Русь расстеленная[СИ] - Сергей Шведов

Зелма размотала шаль и принялась у зеркала на стене приводить себя в порядок. В тяжелой косметике она казалась женщиной лет тридцати, хотя еще и двадцати не было.

— Список принесла?

Зелма без слов подала ему бумажку, где корявым старческим почерком ее тетки были выписаны адреса и телефоны клиентов.

— Всего четыре заказа на ночь? — возмутился Боня.

— Больше не было. Сам денег на объявление в шикарную газету или в интернет жалеешь, — буркнула ему в ответ Зелма со шпилькой в зубах, у нее никак не получалась перед зеркалом укладка копны желтых волос на макушке.

— Ну и заработаете вы у меня сегодня на холодную водичку. Чего замоталась в тряпки какие–то, фигуры не видно!

— Мне застывать на морозе не к чему. Мне еще дитя грудью кормить.

— Покажи, какие трусы на себя натянула!

Зелма с усталой гримасой потянула наверх свою черную юбку.

— Ладно, сойдет. А то в прошлый раз заявилась на работу в прабабушкиных панталонах.

— Зато тепло было.

Боня с капризной миной опустился на стул:

— Понабрал идиоток себе в убыток. Я вам не соцзащита, чтоб пособия по бедности выписывать… Обираете меня, как неродного дядечку.

Он нервно разорвал упаковку на пачке сигарет, сломал от волнения одну сигарету, сломал другую, потом спрятал пачку в карман, когда за окном просигналила машина.

— Это Алик приехал. Дамы, быстро на выход! Экипаж подан.

В общежитие училища вход для посторонних был запрещен, для своих — только до десяти часов вечера. Выход же был не ограничен в любое время суток.

Дежурная бабуся на вахте покачала головой:

— Вовка, когда же ты за учебу возьмешься? И девок еще с пути сбиваешь. Вот классному руководителю скажу.

— Так я его испугался! Он у меня на абонентском обслуживании. Ну, мы пошли, баб Люсь!

Баба Люся напутствовала их недобрым словом:

— Понесла нелегкая шалав на легкий заработок. Девки, слышьте меня? Без бананов и апельсинов обратно не запущу, так и знайте.

Али поставил свою вишневую «Тойоту» под окнами общежития подальше от подъезда, чтобы не засвечиваться перед дежурными мастерами и не встречаться с одногруппниками нищебродами из общежития. Сейчас он их на место поставил, а то на первом курсе то и дело слышал: «Али, ты где ишака привязал?» Теперь у него такой ишачок, какого у этой босоты еще долго не будет.

К последнему курсу он неожиданно подрос на полторы головы, изрядно возмужал, отпустил настоящие кавказские усики. Сидя в теплом салоне с климат–контролем, Али с искренним злорадством издалека поглядывал на озябших в своих турецких и китайских курточках лицеистов–фабзайцев, которые один за другим прыгали в темный подъезд общежития, чтобы, умаслив бабку на вахте, попасть в свой временный приют.

Али продавал в своих ларьках турецкое и китайское барахло, но сам для себя никогда не покупал дешевые вещи. И вообще жил не в общаге, а в собственной квартире, которую ему купил дядя из Баку.

2

Девочки, как экзотические бабочки, выпорхнули в своих легких шубках нараспашку из подъезда и кинулись к «Тойоте».

— Алик, ты машину не мог еще дальше отогнать? — зло прошипела Таня Ким, осторожно ощупывая прическу на макушке. — Чуть не сковырнулась с копыт, как та корова на льду, на своих каблуках, пока добежала.

— Может, прикажешь ишо тебя на руках от общаги отнести, э? Если в задние ворота поддувает, штаны нужно поддевать потеплей, длинные штаны из пуха. Могу продать. Денег не хватает, э? Работать нужно получше.

Али не любил русских девушек и вообще презирал русских. Ему говорил другой дядя Сафар из Сумгаита:

«Русские не знают жизни и не умеют жить. Если русский увидел, что ты украл, он сразу к милиционеру побежит. Я увидел, что ты украл, — я всегда промолчу. А ты продай мне свою добычу, я тебе за то деньги дам. Ты украл — мне принес, он украл — тоже мне принес, и они украли — все мне принесли. Я деньги отдал, всем хорошо, и милиция ничего не знает. У тебя украли — приходи ко мне. Посмотри, может быть, твоя вещь ко мне попала. Ты узнал свою вещь — я тебе без денег ее отдам, потому что я человек честный. Всем хорошо, все довольны. А русский сразу в к милиционеру побежит. Он не умеет жить честно»…

***

— Включи, Алик, свет! — приказал Боня. — Я тебе адреса почитаю. На сегодня заказов мало. Придется клиента на живца ловить — девкам на морозе стоять.

— Никаких адресов сегодня не надо, дорогой Боня. Сегодня только гостиница «Комета» есть. И больше никому нет. Девочки только там работают.

— Ты чо, Алик? Темнишь? С кем работают?

— Зачем так говоришь, дорогой? Алик своя работа знает. Есть заказ на всю ночь у богатый чечен.

— Один на трех девок?

— Зачем один, э? Их там целая банда.

— Сколько? — поморщилась Зелма.

— Зачем клиент считать? Денги нада считать.

— А сколько они кинут?

— Зачем кинут? Уже кинули. Алик зазря базарить не будет.

— Много? — насторожилась Таня Ким.

— Три куска баксов — много или мало, э?

— За ночь на троих? — охнула Зелма.

— Правильно говоришь, Прошмандовка. Хором работать будете. Все, что клиент закажет. Так попросили.

— А сколько нам перепадет? — спросила Таня Ким.

— По двести баксов на шмоньку, — недовольно ответил Боня.

— Знаешь что, Боня — ищи себе дурочек помоложе, — фыркнула Африка.

— Найду помоложе, беда вам будет.

— Триста, — сказала Африка. — И без булды.

— Двести, — ответил Боня. — Это не ваш уровень. Чтоб триста баксов за ночь на руки в «Комете» получать, нужно диплом сначала университетский заиметь и три иностранных языка выучить. А с вас и трешки на вокзале довольно будет, если честно.

— Боня, мы сейчас на практику каждый день ходим, не высыпаемся, — сказала Зелма.

— А я не хожу в школьную столовку сопливым тарелки мыть?

— Мы не в форме. Понимать должен, защитничек херов.

На профилактических беседах в спецшколе с решетками на окнах девочек просветили, что французское слово «сутенер» ближе всего по значению к русскому слову «защитник».

— Понимаю. Поэтому я вас уже пристроил на практике на легкий труд под «папиков». Нечего мне баки завивать, — он погладил свои длинные цыганские бакенбарды. — Вы у меня не переработались. Если перепадает солидный заказ, нужно его выполнять. Надо понимать, я шеф предприятия, я плачу за «крышу», я должен вкладывать инвестиции в производство. Экономику учили в нашей фабзе, или о принцах мечтали?

— А за амортизацию станков кто нам платить будет, если у тебя производство? — спросила Таня Ким, вырывая у него из рук дымящуюся сигарету.

— Двести пятьдесят, — сдавленным голосом произнес Боня и решительно отвернулся от них.

— Триста! — дружным хором выкрикнули девочки.

— Черт с вами — триста.

— Алик слышал — он сказал триста, — заявила Таня Ким. — Будешь за свидетеля, если этот гад отопрется, как не свой.

Все четверо — Боня, Африка, Таня Ким и Зелма Латмане — были в доску свои. Их в лицей–фабзу направила милиция после их выпуска из спецшколы для малолетних правонарушителей. После окончания учебы они получат не среднее профессионально–техническое образование, как, например, Али, а только профессионально–техническое.

— А мне все равно, дэвишки. Мне кусок долларов и не меньше, а там пусть с вами Бонифатов сам разбирается. Русским дэвишкам деньги не нужны. Русские не знают цену деньгам.

— Ты–то знаешь только, где своего ишака привязывать, — сказала Таня Ким.

— Запомни, глупый русский дэвишка: я тебе кормлю. Для русских часы жизни давно остановились, и никогда больше аллах их заводить не будет. У вас земли под ногами больше нет. Теперь это наша земля.

Девушки подавленно вздохнули. Им было нечего ответить. Алик говорил правду.

***

Секьюрити в холле гостиницы чуть было не поднялся из кресла навстречу Боне со строгим выражением на ответственном лице, но швейцар незаметным жестом успокоил блюстителя гостиничной нравственности. Боня выжидающе уставился на швейцара.

Тот выдержал испытующий взгляд молодого нахала со спокойствием гранитного памятника на кладбище и прошептал одними губами:

— Они в буфете.

И отвернулся, словно его спросили о том, который час, какие–то незнакомые посетители. Боня вальяжно прошествовал в бар и высмотрел там Сему Верабейцера.

Высокий человек с далеко выступающим кадыком у стойки приподнял полу широкого пиджака, словно приглашая Боню под свое крылышко. Он был в старинной тройке в мелкий рубчик, при галстуке с большой фальшивой бриллиантовой булавкой. Держался он ни больше ни меньше солидным профессором из иностранного университета. Седина на висках ему чертовски шла.

Он заказал Боне выпивку, снисходительно поставил стакан перед ним и сказал как–то по–родственному: